Шведскую полицию удивило, что когда 28 августа 1973 года она ценой невероятной работы освободила четырех заложников, захваченных дерзким грабителем банка, а они отказались выходить из недельного заточения без гарантий безопасности для бандитов.

Ещё больше стражи порядка удивились, что некоторые заложники посетили преступников в тюрьме, отказались давать против них показания и помогли оплатить расходы на адвоката. Впоследствии это поведение получило название «Стокгольмский синдром».

Дело было так. Грабитель Ян-Эрик Олссон, находясь в отпуске из тюрьмы, 23 августа 1973 года вошел в банк, выстрелил в потолок и попытался забрать деньги.

Когда прибыла полиция, он взял четырех заложников (Биргитту Лундблад, Элизабет Олдгрен, Кристин Энмарк и Свена Сафстрема) и потребовал за их освобождение сумму, эквивалентную $700’000, два пистолета, автомобиль, а также настоятельно попросил об освобождении тюремного друга — харизматичного и красивого преступника Кларка Олофссона. Последнего ему привели, предварительно завербовав.

Олофссон был признан виновным в покушении на убийство, нападении, грабеже и торговле наркотиками и провел более половины своей жизни в тюрьме, но имел воздействие на людей. Как только друг добрался до банка, Олссон успокоился и начал расслабляться, проявляя к пленникам доброту и заботу, которые позволяли заложникам чувствовать себя в максимальной безопасности, несмотря на обстоятельства.

Премьер-министром Швеции тогда был Олаф Пальме, который лично участвовал в операции, в том числе по телефону обсуждая его с заложниками. Операция, на первый взгляд, закончилась благополучно — никто не пострадал, заложники были освобождены, а преступников вернули в тюрьму.

Нильс Бежеро, психиатр, выступавший консультантом при освобождении заложников, исследовал и дал определение чувству симпатии, даже любви к своему похитителю, возникающей порой у жертвы. Дело, мол, не в обаянии обидчика, а в том, что таким образом жертва якобы проявляет защитный инстинкт, к которому как состоянию затем привыкает.

Проблема, однако, в том, что это понятие не вошло в научный обиход — «стокгольмский синдром» остался термином газет и кинолент, вызывающим у специалистов больше вопросов, чем ответов.

Сегодня они говорят о том, что «стокгольмский синдром» — нечто скорее из области политологии, чем медицины. Симпатия к преступнику — ответ на неэффективность официальных властей, что-то сродни стремлению встать под крыло мафии в Италии или «крыши» в России, когда стражи правопорядка не могут защитить людей. За этим стоит целая цепочка психологических причин, которые можно «запихнуть» воедино лишь забыв об истинных причинах событий.

Понять им это помогла жертва захвата заложников 50-летней давности Кристин Энмарк, которую в течение трёх часов недавно интервьюировали два психотерапевта. Когда-то именно она повергла весь мир в шок, сказав, что во время штурма больше боялась полицию, что она её пристрелит, чем похитителей, не собиравшихся причинять ей вред. Она это говорила и Улофу Пальме, и в полиции, но тщетно.

Спустя десятилетия к её словам начали прислушиваться, не считая бывшую заложницу безумной. и вдруг её слова показались логичными. Так что. 50 лет спустя «стокгольмский синдром» развенчал себя и, видимо, окончательно перестанет применяться как понятие по отношению к криминальным происшествиям.

Пора начать решать проблемы, а не замалчивать их, прикрываясь звучными терминами.